В ноябре 2017 года в Московском Планетарии при участии Сергея Гармаша состоялась премьера документального спектакля «Моменты моря. С ветром на ты», основанного на интервью с членами экипажа «Крузенштерна». Этот спектакль – попытка прикоснуться к бессмертию судна через истории обычных человеческих жизней, понять, почему в море царят другие законы человеческих отношений, ответить на вопрос, кто такой моряк и что отличает его от обитателей суши. Публикуем второй монолог из спектакля. На этот раз – боцмана второго грота Александра Лесникова.
Как говорится, зачат я был в Тбилиси. Потом на шестом месяце мать уехала к своим родителям на Украину. И родился я уже там. После школы поступил в медицинский киевский. Потом пошел в академотпуск и меня забрали в армию. В армии отслужил. Два года отслужил, как положено. Хотел восстанавливаться в медицинский, но так получилось, что в армии подружился с одним парнем с Дальнего Востока. Перед службой он ходил от дальневосточного пароходства в море. И представляете, мы все молодые, то были 70‑е года, железный занавес, а он давай рассказывать как на Японию ходил, на Австралию! То есть мы все сидим тут, а он мог спокойно пойти за границу. И мы с ним вдвоем после армии поехали на Дальний Восток.
Он пошел на моториста, а я пошел на матроса. Небольшие курсы и сразу попал на судно, как сейчас помню – Капитан Мышевский – и первый рейс на Магадан. Мне не показалось, что это какая-то экзотика. Дело еще было зимой, мы пришли в Магадан полностью обледенелые, и мне как-то стало не очень нравиться. Рассказывали про Японию, а на тебе – Магадан! После рейса пошел к инспектору, мол, может, все-таки что-то другое? А какие проблемы? У тебя, говорит, виза открыта, так что давай. Меня на первый пароход – Капитан Любченко – и на Японию.
Первая Япония для меня была шоком. Все с японцами фотографировались. Они оказались очень маленькими. И глаза, думали, узкие у всех? Нет! Глаза круглые! Нам выдали какие-то копейки, и моя первая покупка была – блок жвачек и зонтик-автомат. Ну, тростью. У нас такого не было. На Дальнем Востоке я проработал восемь лет. Обходил все. Где только можно было быть – я там был. Вот Австралия – это, конечно, да, она меня поразила. Мы были в Аделаиде, а там недалеко парк большой с кенгуру. И мы как начали с ними фотографироваться, да еще и в обнимку. Все-то думали, что я шучу. Говорили, мол, мы-то знаем, что из Советского Союза ты никуда не можешь поехать. И тут я начал показывать им фотографии с кенгуру да с японцами. И тогда они уже поверили. Говорят, ты туда попал, давай и нас к себе. Все хотели в море, но никто не пошел. Море – это не для всех.
С Дальнего Востока я потом уволился, когда развелся с женой и решил все поменять. Пошел в рыбаки, у меня там родственник работал. Ну а чего, говорит, рыбак – это вдвойне моряк. Восемь часов ты работаешь, восемь часов ты отдыхаешь. Но отдыхаешь ты не всегда восемь часов. Потому что иногда это попадает на обед, или на ужин. На среднем траулере экипаж не только ловит, но еще и обрабатывает и замораживает рыбу. В среднем рейсы были по шесть месяцев. Иногда без заходов в порт.
В Баренцевом море труднее всего было. Там шторма часто. Выходишь на палубу, а судно опускается до такой степени, что тебя волна поднимает метра на полтора и ты просто плаваешь в воде. Мы потому натягивали собаку – такой стальной тросик вдоль слипа, и привязывали себя к нему, чтобы не смыло. Не всегда успевают с мостика крикнуть «волна». Крикнули, а уже поздно, уже волна. Волна, ты упал, волна ушла, ты встал и опять начал работать.
Много нюансов. Рыбаки – это отдельные люди. Торговый флот считается элитой, а рыбаки – это как, ну, рыбаки, рабочая лошадка. Когда советский союз начал распадаться, все 138 судов пионерской базы распродали. Полгода тогда просидел дома, некуда было податься и тут мне чисто случайно мой знакомый сказал – вот же «Крузенштерн», попробуй. И я попробовал. Один рейс сходил – ничего не понял, во второй рейс сходил – уже начал что-то понимать. Думаю, не, надо как-то не так. И сел, учебниками обложился. Неудобно было перед курсантами. Я пришел на судно, когда мне было уже 45. То есть уже состоявшийся моряк, и курсанты, молодняк меня спрашивает, а я не могу ответить. Это стыдно. Второй, третий рейс и потом кругосветка. А в кругосветке я уже поменял Мишу. Он улетел с Дальнего Востока. По своим делам. С тех пор – боцман второго грота. Кругосветку я прошел всю. 14 с половиной месяцев вдалеке от дома. Не сказать, что грустил, но скучал. Хотелось дойти до конца, чтобы доказать, в первую очередь себе, что кругосветка – это подвластно, посильно человеку. Ну, доказал. Встретили – было хорошо, не встретили бы – грустил.
Экипаж у нас в кругосветном плавании был, конечно, замечательный. Это, наверное, лучшие из лучших были. Курсанты были в два раза лучше. То ли они как-то постарше были, выглядели вроде помощнее. А сейчас они какие-то маленькие, хлюпенькие, иногда смотришь и думаешь, как же будет он за веревочку тянуть, она его сама утащит. После кругосветки я ушел на два с половиной года под иностранный флаг. Многие хорошие моряки после кругосветки ушли, потому что все упиралось в зарплату. Рыба ищет там, где глубже, а человек ищет там, где лучше. Подзаработали, а потом встретились снова. Ну что, ну как? Обменялись впечатлениями: «Крузенштерн» тянет потихоньку, тянет. И вернулись обратно. Миша стал старшим боцманом.
Тот, кто один раз побывал в море, загорается им. А если на паруснике, то это, конечно, притягивает вдвойне. Но мне не нравится, когда новые приходят и относятся к паруснику как будто они тут три месяца свои как срок отбывают. Я из старых, и не любим мы таких людей. В море нельзя быть просто человеком сбоку. Нужно быть командой. Здесь это очень важно. Если ты хороший, нормальный человек, с друзьями, с товарищами, в команде работаешь, то у тебя это аккумулируется. Становишься еще лучше. Если ты – дерьмо, оно тоже аккумулируется. Но главное, что должно быть в моряке – это преданность. Морю, дому, родине. В море человека видно сразу. А если ты просто человечек, не моряк и не человек, море отсеет тебя моментально.
Иногда задумываюсь, что жизнь прошла, и вся она – одно море. Ну а что другое? Не знаю. Если бы подучился, может быть, стал бы врачом. А потом можно и на судно было пойти… Врачом на судне быть. Но я уже прошел точку невозврата. На берегу очень трудно работать. Некоторые мои товарищи младше меня уже давно в могиле лежат. Хорошие специалисты – негде работать было. Моряки на берегу спиваются и умирают. Моряки – как дети. Они не могут без моря, как дети без мамы. И потому, когда они теряют морскую опору, ему надо чем-то заглушить. А чем глушить? Водкой. Заглушил – раз, заглушил – два, и жизнь закончилась.
Но у моряка не должно быть только море. Моряк – он не живет ради себя одного. Приходишь домой – тебя радость встречает. В этом смысл. У нас в семьях отношения жены и мужа совсем другие. То есть моряк и жена – это два целых. На берегу половинки часто расходятся – год-два пожили и поменяли половинки. Еще два года пожили – опять половинки поменяли. А морские семьи – если настоящие – то там настоящая морская жена. Ты пришел, ты накормлен, ты обласкан, ты любим. А у жены главное – это ждать и встретить.
Потому что моряку тоже нелегко. Я вот помню самый страшный шторм, который отложился в памяти – на переходе с Находки в Канаду, я тогда еще на Дальнем Востоке работал. Ну, наверное, было больше 12 баллов. Волна опускалась и поднималась так, что захлестывала рубку. Мы тогда получили SOS от корейского судна – у них пожар случился. Загорелась в трюмах гофротара. Они начали тушить – не смогли. С какого перепуга – не знаю, открыли крышки трюмов, их накрыло большой волной.
Мы подошли к ним, но шлюпку смайнать не можем – все разрывает. Корейцы спустили первую шлюпку с боцманом, мы за ней погнались, прикрыли ее от волны и вытащили боцмана наверх. А когда капитан увидел, что мы вытащили человека, во вторую шлюпку посадил остальных – всего там 26 человек, сам остался. И тут поднялась большая волна между нами и шлюпкой. Они все перепуганные, половина обгоревшие. Шлюпка перевернулась. Мы выловили только троих. Все остальные утонули. А половина оказалось так… что между шлюпкой и бортом они попадали, а шлюпка уже перевернутая с водой, и голова как арбуз только. Шлеп и кровь. Так несколько человек раздавило прямо на глазах у меня. И четверых мы еще успели вытащить – чисто случайно вытащили. Один зацепился, остальных за руку… Это был очень большой шторм. У нас после этого шторма пять человек списалось сразу. Вот это один из штормов, что я пережил и остался работать. Потому море – оно не для всех. Не каждый выдержит.
Я себя хорошо чувствую в море. И я рад, что я жив, а не как многие на берегу. И я очень люблю это судно. Капитаны меняются, уходят и приходят, боцмана приходят и уходят. Но ту любовь, которая зародилась у нас с «Крузенштерном», мы передаем другим, затем они передают дальше. Иногда говоришь и мурашки пробегают. Неумирающий дух этого судна. Оно как легенда. Не просто железо с парусами. Оно все в какой-то ауре любви.
Позвонить
Написать
