Я вообще-то могу договориться с собой, мне комфортно почти всегда и везде, но бывают такие дни, когда после яркого приключения, приходит особая форма тоски. Ее еще называют «светлая грусть». Сегодня я впервые столкнулся с тем, что не могу внятно сформулировать, подробно рассказать о нашей экспедиции. Я не про факты, а про ощущения. Это также трудно, как невозможно объяснить что такое любовь – человеку, который еще не пережил это чувство. Голова – пустая. Что нового я могу поведать о закате в море? О звездном небе над колышущимися парусами? О том, как чужие люди становятся друзьями?
Я пытался показывать фотографии близким – всё не то. И парусник выглядит маленьким, хотя он больше ста метров. И шторм – каким-то сомнительным, хотя было честных шесть баллов. И рея, куда забирались на высоту 43‑х метров – кажется невысокой. И мне приходится пояснять, что это высота 12-ти этажного дома. Что палуба «Крузенштерна» кажется оттуда не больше столовой ложки с рыбьим жиром. Что шторм – это когда ты, чуть подпрыгнув, зависаешь в воздухе, а ветер практически сдувает с ног – и ты наивно думаешь, что в тебе не так уж и много лишних килограммов.
Нет таких слов, чтобы описать это. Поэтому остаются только флешбэки. Они пока еще частые и яркие. Но со временем будут утихать, стушевывая подробности и факты, пока не превратятся в одно большое ощущение и, в итоге, станут мифом. Поэтому, пока не поздно, ты стараешься зафиксировать впечатления…
Как гордишься за русских моряков, когда боцман учит юнгу подниматься по балясинам на мачту. Строго, твердо, но бережно, осторожно, без криков, без унижения. Когда на юте или баке застаешь моряков, читающих книгу. Бумажную книгу! Вот старший матрос увлечен приключениями Эраста Фандорина. А вот курсантка по фамилии Капитанова внимательно листает – «Сто лет одиночества» Маркеса. Когда корабельная эстетика проявляется в мелочах. Где еще, скажите, подают борщ в супницах?
Как из любопытства просишь открыть тебе судовой храм – маленькое помещеньице с алтарем и иконами. Закрываешься там, и вдруг ты, отнюдь не религиозный человек, ощущаешь как все святые смотрят на тебя. Иисус – строго. Федор Ушаков – отстраненно. Богородица – с любовью. Покровитель моряков – Николай Угодник – понимающе.
Как упоительны и глубоки разговоры в ночи. Разговоры, на третий день переходящие в откровения. И ты проговариваешь такие сокровенные вещи – нет не стыдные, но такие, которые вряд ли бы вспомнил за дружеским ужином в городском ресторане.
Как таинственно мерцают в сумерках огоньки сигарет боцманов на юте.
Как слушаем с сыном, разделив наушники, музыку. И вокруг кромешная ночь. И только фонарь на мачте напоминает о цивилизации. Потому что другого света нет. Даже луну и «медведиц» забанили штормовые облака. Ты ставишь ему Земфиру. А он тебе музыку, которую сочинил сам. И эта музыка – прекрасна. И вот это ощущение одиночества и одновременно встроенности в архитектуру целого мира, где мы уж точно не лишние.
Как в ночи танцуют красные огоньки. Как они перемигиваются. Странные и загадочные. И только штурманский бинокль помогает идентифицировать – что это ветряки… армия ветряков, стоящих в море.
Что еще запомнить? Зафиксировать? Записать? Вытатуировать в памяти?
Как замирает сердце, когда твой сын забирается на бом-брам рею. А потом идет по мачте. И ты отворачиваешься чтобы не смотреть, потому что понимаешь, что если он сорвется… Ужас родителя. Животный ужас. И, в то же время, невероятная гордость за него, ошеломляющее счастье, что он смог – докарабкался, переступая ножкой по канатам и тросам, прикрепил себя страховкой, такой ненадежной на вид, и превратился теперь в какую-то точку наверху, в маленького косолапого пингвинчика. И пытается теперь привязать парус к рее узлом. «Выблиночным» или, я уж не знаю – «калмыцким» – каким там его научил наставник-матрос? «Взрослеет на глазах» – что может быть пространнее этой фразы? Но как сказать иначе?
Как грозный на вид боцман Михаил – двойник мексиканского актера Дэнни Трехо – вдруг оказывается не человеком-камнем, а человеком-сердце. Когда под ворчание волны и нескончаемую сигарету ты слышишь историю его жизни. И в этой истории – и трагедия, и драма, и ты уже не понимаешь: как в душе этого человека могло остаться место для юмора и любви?
Ты ловишь себя на мысли, что ни на секунду не задумываясь, вот прямо сейчас променял бы все на то, чтобы еще дальше плыть и плыть под парусами «Курзенштерна». Вперед. К себе. От себя. И снова – к себе.
Это моя тайна, о которой хочется рассказать всему миру, что решительно невозможно. Это и есть моя светлая грусть.
Позвонить
Написать
